Военный хирург Александр Данилюк: «Труднее всего брать на себя функции Бога»

Легендарный медик делится воспоминаниями и рассказывает о новой военной медицине. Интервью с закарпатцем — военным хирургом, а нынче руководителем экспертной группы по вопросам оказания экстренной медицинской помощи Министерства здравоохранения Украины Александром Данилюком опубликовал Укринформ.

«Кровь из живота раненого выгребаешь пластиковым стаканчиком, из которого ты еще недавно чай пил, потому что у тебя нет отсоса, потом эту же кровь ты отдаешь анестезиологу, и он заливает ее обратно в вену раненого. При этом медик вручную дышит за пациента, а тот находится в поверхностном наркозе».

Когда четыре года назад молодой хирург Александр Данилюк собирался на протесты в Киев, он и представить себе не мог, что ему суждено будет стать героем украинской военной медицины. Сегодня, в свои 29, он снова на передовой, на этот раз – реформ.

ДЕБАЛЬЦЕВО. ПОДЗЕМНАЯ ОПЕРАЦИОННАЯ

С 9 по 18 февраля 2015 года, когда перекрыли трассу жизни в Логвиново, мы попали в окружение. Так получилось, что на базе из хирургов был только я, три анестезиолога, два терпевта, фельдшер и водители, санитары, электрик, повар.

Жили в блиндаже. Всего 13 человек. Всех тяжелых и средней тяжести раненых со всего Дебальцевского выступа свозили к нам. Начали делать операции в нашем подземелье.

Просто взять скальпель и начать оперировать пациента под землей, в глине начать делать хирургические вмешательства – это ужасно сложно. Я где-то два часа настраивал себя, что я должен это делать. Помню, как я впервые осознал, что не смогу отправить раненого в Бахмут. Я все думал: ну, сейчас разблокируют трассу и мы поедем. У него было пулевое ранение в поясницу. И тут посыпались другие раненые бойцы и местные жители. Потому что Дебальцевскую больницу уже давно разрушили.

Под землей за 9 суток я сделал 95 операций. Хирургов больше не было. Нарколог, или водитель. Пришлось делать операции такие, которых я вообще не видел до этого, потому что я общий хирург, и опыт в Ужгороде был не такой большой. Здесь, на фронте, я делал все: от ампутации пальца до операций на желудке, печени. Легкие, трахеи, ранения головного мозга, все что можно ранить – везде приходилось что-то делать.

Уже на второй день у нас было столько раненых, что им не хватало места в крыивке. Большая проблема – после операций раненые оставались в крыивке. Мы ложили их повсюду – в проходе, на стеллажах. Спали бочком, по очереди.

Я себя похоронил раз десять, думал не переживу. Даже банальный поход в туалет превращался в героический выход. Реанимобиль, в котором было все необходимое для операций, который нам передали ривненские волонтеры, расстреляли Градом уже на 2-ой день.

ВОЕННОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ РОССИЯН

Наша медицинская рота дислоцировалась на этом месте в Дебальцево почти полгода. Россияне прекрасно знали, что там стоят медики, они даже знали, сколько у нас людей, вывешивали данные о нашей численности и местонахождении на свои сайты.

И то, что они постоянно стреляли по нам, медикам, – это нарушение Женевской конвенции, то есть международного права. Это военное преступление, которое карается Гаагским трибуналом высшей мерой наказания.

Надеюсь, за эти преступления их рано или поздно накажут.

10 февраля россияне услышали через радиоперехват точное время, когда к нам подгонят машину для вывоза раненых. Не успели мы выйти из под земли и переместить всех раненых на платформу грузовика, как на нас падает пакет «Града».

Я увидел, что на борту, где стоял мой побратим, санитар Олег, человеческая плоть. У меня тогда просто «сорвало крышу». А раненые на борту тогда получили новые, еще более тяжелые ранения. К счастью, оказалось, что Олег жив и получил легкое ранение.

Помощник водителя того грузовика погиб на месте. Чудом не пострадали женщина и девочка лет 15, которые уже были на борту грузовика. Они — местные жители, которым ранило ноги и которых привезли к нам как к единственным медикам. Знаю, что им повезло – их колонна прорвалась из окружения. Хотя где-то треть всех наших машин, которые прорывались с ранеными, попала под обстрел.

СМЕЕМСЯ, ПОТОМУ ЧТО ЖИВЫ

Эта фотография – почти всемирноизвестная. Если бы не она, я бы сейчас не поверил, что мы это делали – на коленях, где высота между стеллажом и потолком где-то метр, без аппаратов, без ничего, оперируешь живот, соединяешь куски разорванной печени, желудка. Два стеллажа – нижний и верхний, друг над другом, на которых одновременно лежали раненые и ждали своей очереди на операцию. Кровь из живота раненого выгребаешь пластиковым стаканчиком, из которого ты еще недавно чай пил, потому что у тебя нет отсоса, потом эту же кровь ты отдаешь анестезиологу, и он заливает ее обратно в вену раненого. При этом медик вручную дышит за пациента, а тот находится в поверхностном наркозе. У некоторых были смертельные раны, но они еще жили, например, с разбитым мозгом. Я этих пациентов рассортировал к мертвым. Труднее всего брать на себя функции Бога и принимать решение о сортировке тяжело раненых с отсутствующими шансами выжить в категорию «черные» (то есть мертвые). Но без этого я бы не спас тех, у кого был шанс выжить.

Если ты кинешся делать операцию этому почти безнадежному пациенту, то ты, скорее всего, жизнь ему не спасешь – и за то время умрут еще трое раненых, которые ждут, и у которых есть шансы. Это был тяжелый момент, когда мои побратимы приносят такого раненого, ты отказываешь и говоришь – несите другого, а люди начинают убеждать: «Саша, да он живой, давай делай!»

Мы сфотографировались после последней операции на 9-ый день. Мы улыбаемся, потому что мы живы. Через час после этой фотографии наступит время Х, начнем прорыв из окружения. Я впервые попросил сделать фотографию – зафиксировать мгновение в нашей подземной операционной. Потому что это, видимо, со времен Второй мировой никто не делал такие операции в таких условиях и с такими ресурсами.

На фото паренек Саша Тарасюк с Волыни проснулся и показал знак победы. У него осколочное ранение живота, проникающее, больше половины крови было в животе, развалившаяся печень, желудок и поджелудочная железа. Я все сшил. На удивление, швы и раны зажили без нагноения, повторных операций Саше не делали.

Через месяц, когда он выписался из госпиталя, он приехал ко мне в Ужгород и написал мне письмо благодарности.

Мы с ним стали хорошими друзьями, и я с ним вот недавно встречался во время отпуска. Позже много раненых, которые прошли нашу подземную операционную, нашли меня. Честно говоря, это письмо – самый большой подарок в моей жизни, его копия есть здесь, на работе, дома, у родителей. Это то, что дает вдохновение для работы и дальнейшей борьбы.

В полночь мы загрузились в грузовик и начали прорываться. 26 раненых, с оторванными руками, ногами – катастрофическая картина. На морозе, 11 часов продолжалась эвакуация. Помню, как отдал Александру свою курточку, на голое тело натянули, написали и положили в карман записку для следующих медиков, которые с ним будут работать, что именно мы сделали.

ЧТО ВДОХНОВЛЯЕТ ПОСЛЕ УЖАСОВ ВОЙНЫ

Вдохновляют эти люди, с которыми мы все это прошли.

Такие люди, как Вадим Свириденко, побратим. 16-го февраля за сутки до нашего прорыва Вадим, наш фельдшер, в одной из колонн попал под обстрел. Он тогда один выжил, а остальные 15 раненых, которых вывозили – все погибли. Но Вадим потерял все четыре конечности. У него нет ни рук, ни ног, но он вернулся к активной жизни.

Когда мы были летом в Станице Луганской, он нам звонил и спрашивал, чем вам помочь. Это невероятно. Стал отцом, сейчас Уполномоченный Президента по делам ветеранов войны.

И таких положительных, героических примеров, слава Богу, эта война нам подарила много. Все это надо подробно рассказывать и показывать, передавать это детям, следующим поколениям.

КАК ВСЕ НАЧАЛОСЬ

13-го марта я вернулся домой, в Ужгород, с Майдана, где был волонтером-медиком. А уже 14-го пошел в военкомат.

В июле, после многих моих напоминаний, наконец меня взяли служить в армию. Я был счастлив. Но чуть позже стало жутко. Тогда освободили Славянск, другие территории. И уже в августе началось вторжение российских войск, мы потеряли Иловайск, Луганский аэропорт.

31 августа 2014 года поездом доехали до Харьковской области, нас пересадили в школьный автобус, в котором ехали медики и повара. Один бронежилет на двоих. Те, кто в бронежилетах – рассаживались возле окон. Аптечек не было. У нас, как у медиков, было больше жгутов, чем у среднестатистического воина. Тогда один жгут «столетней давности» на 10 человек был нормой.

От вооруженных сил у нас было еще несколько перевязочных пакетов и по ампуле некоторых препаратов. Армия была на нуле, даже советских жгутов в достаточном количестве не было, только потом их довезли. Мы имели необходимые препараты только благодаря помощи волонтеров.

Военной колонной мы доехали до Счастья. Окрестности города горели, его обстреляли россияне. Дома, лес, степь – все в огне.

Тогда я впервые начал бояться.

В Счастье я впервые увидел страх в глазах у других солдат. Мы едем, а нам навстречу идут колонны военной техники. Раненые лежат на боевых машинах, в лучшем случае – с элементарными повязками.

Когда пересеклись, они спросили, есть ли среди нас медики. Мы начали оказывать помощь. Бойцы говорят: «не едьте дальше, мы с автоматами, с пушками – а против нас гатят Градами, Смерчами».

Россия, нарушая все конвенции, со своей территории обстреливала поселки Дмитровка, Победа, тогда там дислоцировался 59-й военный госпиталь.

Мы отступили за реку Донец – именно тогда формировалась нынешняя линия разграничения по Донцу.

Только приехали на базу, начались обстрелы из Града – нас «поливали» как из Луганска, так и с территории России.

СТРАХ, ПОСТОЯННЫЙ СТРАХ

Только приехали на полигон и сняли рюкзаки – сразу крик «воздух», все куда-то бегут, прыгают в окопы. Я еще не ориентировался на новом месте. Мы не знаем, что делать, куда прятаться. Ракеты падали возле нас, на поле, где дислоцировался батальон территориальной обороны.

Потом устали бояться.

Ночь с 4-е на 5-е сентября – это была самая важная ночь 2014 года. Ночевали под открытым небом. Окопы начали копать, но для всех места не хватило. Ложились спать рядом с окопами. В палатки никто не заходил, потому что пока выскочишь из палатки – не добежишь до окопа.

В ту ночь каждые 40 минут нас поливали, поливали, поливали огнем. Страх, что делать, если сейчас будут раненые, куда их везти? Я не разбирался в географии. Нам не сообщали ни о чем – все были в панике. У нас было 30 медиков – три врача, три ассистента и средний и младший медперсонал.

А моя должность была – старший ординатор операционно-перевязочного отделения, то есть хирург медицинской роты. Ту ночь мы пережили. И на следующий день, 5-го сентября, был первый Минск, остановились обстрелы. Мы выдохнули.

Но уже через несколько дней появились первые раненые от автоматов и гранатометов – началась позиционная война. У нас был один погибший и один раненый. Пуля прошила кевларовую каску, прошла через голову и застряла с другой стороны каски. Воткнутая в каску пуля – этот момент мне запомнился.

У другого было крайне тяжелое ранение грудной клетки – мы его эвакуировали в город Счастье. УАЗ – «совковая» машина, но проходная. Он выжил. В Счастье его прооперировали местные врачи совместно с медиками-волонтерами и медиками Айдара.

С врачами по Счастью у нас было фантастическое взаимодействие. Там работали медики как из города Счастье, так и те, которые убежали из Луганска, и врачи-добровольцы.

Много раненых и много медиков. Вооруженные силы не справлялись с эвакуацией раненых в госпиталь – все ложилось на волонтерские плечи и гражданскую медицину. Военно-гражданское сотрудничество в сентябре 2014-го года очень хорошо сработало, с некоторыми я дружу до сих пор. Местные, врачи-добровольцы, были патриотичны и работали классно, как часы.

С начала января 2015 я был в секторе C, в Дебальцево, где уже находилась наша 128-я бригада. Всего нас было человек 60 медицинских работников.

Но нас неправильно разместили. Медицинская рота – это маленький госпиталь, он имеет хирургов, анестезиологов, медсестер, операционные. Мы находились на поляне возле Дебальцево, прямо рядом с первыми домами. Но нас всех разбросали по всему фронту. Врачей отправили на передовые позиции. И они выполняли неправильные функции – оказывали первую медицинскую помощь. Остановить кровотечение, зафиксировать, эвакуировать.

То есть высококвалифицированные врачи, хирурги, анестезиологи выполняли работу, которую может выполнять человек без медицинского образования – боевой медик. Потому что на поле боя спасти жизнь должен уметь сам воин! Или боевой медик. А потом уже врачи берутся в операционных.

О ЗНАКОМСТВЕ С СУПРУН И РЕФОРМЕ ВОЕННОЙ МЕДИЦИНЫ В МИНЗДРАВЕ

В Станице Луганской вместе с местными врачами мы восстановили разрушенную больницу, и она начала работать круглосуточно.

Это удалось сделать благодаря неравнодушным волонтерам, в том числе – Оксане Окоповой, Анне Кашеид, Марине Красновой, фондам «Вернись живым» (Киев) и «Единая семья» (Харьков). Тогда в больнице у нас получилось все отлично организовать.

Там я и познакомился с Ульяной Супрун. Она как волонтер организации «Защита патриотов» ездила со своей командой по фронту, обучая солдат тактической медицине. Позже она пригласила меня в Минздрав.

Первая эмоция: «Ну какое министерство – никогда в жизни, я же не чиновник». Вот и наш кабинет выглядит совсем не как чиновничий. По иронии судьбы, именно в этом кабинете сидели раньше тендерные комитеты с их коррупционными схемами.

Я вернулся к гражданской жизни, работал в больнице в Ужгороде, поехал в отпуск в Авдеевку. Она еще раз звонит уже туда: «Ты нужен». Прошел стажировку, потом официальный конкурс.

Вот так я занял свою должность.

Сегодня наши приоритеты таковы:

Во-первых, чтобы у каждого бойца были качественные аптечки по стандартам НАТО – приказ об этом уже введен.

Во-вторых, каждый боец должен четко знать, как оказывать первую медицинскую помощь себе и побратиму, чтобы спасение жизни начиналось с первых секунд после ранения.

В-третьих, приведение медицинской эвакуации и логистики в армии к международным стандартам. Время идет на минуты, от скорости эвакуации зависит жизнь раненого бойца.

За год и 2 месяца к нашим достижениям могу отнести Приказ №6 относительно аптечек для военных, которые теперь должны полностью соответствовать натовским.

Хотя есть теперь вопрос к Минобороны: постоянно на тендерах покупают что-то не то, что нужно. Каждый боец теперь будет иметь новую аптечку – с двумя жгутами по типу CAT, которыми ранен сам себе подкручивает и останавливает кровотечение, где будут также тактические ножницы (а не содовый чем, как раньше) и окклюзионная наклейка.

Это вещи, которые спасают жизнь. Закупки Минобороны уже начало, пока все продвигается тяжело, тендеры проваливаются, но волонтеры пытаются контролировать этот процесс.

Еще одно новое направление – создание стратегических групп Минздрава и медицинских служб сил обороны. На уровне Кабмина запущена работа 6-ти стратегических групп, это – единое медицинское пространство, медицинская поддержка операций, военно-медицинская подготовка, медицинское обеспечение, реабилитация и IT в медицине. Мы работаем вместе с Минобороны, Нацгвардией, пограничниками, Госспецсвязью, Госспецтранспортом, СБУ, МВД, полицией. Это довольно большая работа. В этом году ожидаем появления ряда приказов, которые будут менять систему.

Еще одна практичная вещь, которую удалось внедрить – это приказ, согласно которому медики-волонтеры могут ездить в командировки в прифронтовые больницы. И они довольно хорошо ездят, помогая этим перекрывать дефицит кадров в тех больницах.

Бюрократия – сложная штука. И здесь мне гораздо сложнее, чем в хирургии. Но если просто сидеть в FB и писать «зрада, зрада» – ничего точно не поменяется.