Вчера, 31 марта исполнилось бы 100 лет узнице Ковнера Маргарете Баботе, которая была активной участницей межвоенного просветительского движения на Закарпатье, участницей событий Карпатской Украины, представительницей украинской диаспоры в Словакии. Она отошла в вечность в 2009 году. А в 2010 году мне удалось связаться с дочерью Любой — известным исследователем-карпатознавцем Пряшевщины. Поэтому сейчас предлагаю интервью с госпожой Любой, которое написала 7 лет назад. Потому что жизнь этой мужественной женщины, прошедшей пресловутый Ковнер, а в дальнейшем постоянно находившейся под пристальным вниманием спецслужб тогдашней Чехословакии, является примером, достойным удивления и восхищения.
Ее нелегкую судьбу разделили муж Николай Бабота и единственная дочь Люба. Тогда (в 2010) закарпатская писательница Татьяна Лихтей, которая ехала с рабочей целью в Прешов, любезно согласилась отвезти наши вопросы госпоже Любе (так что я общалась с ней по «электронке»).
— Помните, какой была мама, когда вы были маленькой. Случались какие-то забавные ситуации, когда должна была «применять» к вам свой педагогический талант?
— Мне кажется, что она была очень мягкой, а одновременно и строгой. Как педагог сумела добиться того, что хотела. Помню случай, который произошел, когда мне было 5 лет. Мама взяла меня в гости, потому что хотела встретиться со своей бывшей учительницей. Знала, что посещение взрослых, которых я увижу впервые, не будут для меня очень интересными. Мама меня предупредила, мол, должна быть послушной, чтобы моя бывшая учительница и ее подруги не думали, что у меня невоспитанный ребенок. И так все время, пока будем в гостях. После нескольких часов мне показалось, что уже прошло много времени, и я шепнула маме: «Еще долго должна быть хорошей или уже могу начать играть?» Все засмеялись, но мама таки достигла того, чего хотела.
— Говорили в вашей семье о событиях в межвоенном Закарпатье, об Августина Волошине, других деятелях? Когда, собственно, вы узнали, в какой семье живете, или все «то» от вас, ребенка, скрывали?
— Мои родители сумели мне дозировать определенную информацию. Из-за того, что нашу семью постоянно преследовали, некоторые вещи от меня скрывали. Но когда уже сама почувствовала, что моей судьбой постоянно руководит кто-то чужой, я интересовалась в чем дело. Постепенно узнавала много интересных вещей из прошлого, что мне позволило начать смотреть на мир другими глазами, чем смотрели мои беззаботные ровесники. Возможно, я это смогла воспринимать и потому, что всегда каким-то образом отличалась от среды, в которой жили — или уже национальностью, религией, предпочтениями … Если хорошо помню, то где-то с 14 лет я была осведомлена обо всем.
— Как сказался на вашей жизни прессинг, который испытывали родители из-за своего «прошлое»? Можете вспомнить какие-то конкретные случаи?
— Различных «мелочей» было достаточно много. Из более важных то, что мама долгое время не могла работать учительницей, отца сняли с руководящей должности на работе, меня не взяли в гимназию окружного города, после «выбросили» из медицинского факультета. И всегда маме встречались люди, которые нам помогали. Поэтому я закончила обучение в средней школе, в университете, хотя и не по специальности, о которой мечтала. Думаю, у многих людей не осуществились планы и мечты из-за преследования, однако они все же нашли место в жизни. К таким отношу и себя.
— Вы упомянули о людях, которые помогали…
— Без этих людей было бы гораздо труднее. Они помогли нашей семье, когда нас по «политическим» причинам выселили из Братиславы, помогли финансово при обмене денег, который состоялся в то же время. Вопреки запрету и партийному приказу меня приняли в украинскую среднюю школу, а после на педфакультет. Мне помогли и после 1968 года, когда грозило исключение из университета…
— Как отразились события 1968 года на вашей судьбе? Как переживала происходящее, ваша мама?
— Мама все принимала близко к сердцу. Никто не предполагал, что случится. Два дня до того, как зашли войска в Чехословакию, мне в последнюю минуту удалось, несмотря на различные препятствия, выехать на языковые курсы в Англию. Однако тогда я не успела сообщить об этом родителям. Хотела позвонить им позже. Отец 20 августа вечером выехал поездом в Прагу. Утром, когда поезд прибыл на конечную остановку, люди хотели выйти, но советские воины, которые окружили поезд, сделать это не позволили. Все пассажиры были потрясены, а папа сделал попытку. Один из солдат спросил: «А вы кто такой?» «Я здесь переводчик». За папой вышел еще один человек, который сказал то же. Солдат их пропустил, вышли со станции, каждый купил себе буханку хлеба, попрощались и пошли каждый своей дорогой. На это теперь можно смотреть с улыбкой. Но тогда мама ничего не знала о папе все три дня, а обо мне — почти неделю.
Мы жили в селе, поэтому прямые события не чувствовали так, как те люди, которые жили в городах. Однако в то время нас считали «неблагонадежными» по политическим мотивам, а многие смотрели на нас косо, мол, мы украинцы и принадлежим к тем «с востока». Отношение к родителям изменилось уже на их работе, и после определенного времени многие «изменили» взгляды на тогдашние официальные события. Поэтому пытались разными методами заискивать и втираться в доверие родителей.
— Вспомните, что рассказывала мама о встрече с родными (прежде всего братьями) уже в независимой Украине и Словакии.
— Встречи с родней были всегда радостными и счастливыми. Когда уже можно было ездить «домой», так мама называла Баранинцы в Ужгородском районе, то всегда использовала эту возможность. Такие посещения уже считались нормальними, и мама рассказывала, кого встретила, кто как живет, что изменилось… Мне, однако, вспомнилось такое. Мама жила в Словакии с 1943 года. Где-то в 1947 году приехала к нам ее мама — Мария Шандор. Как закрыли границу, она уже не могла вернуться домой, потому осталась жить с нами. Очень тосковала по дому, не имела никаких сведений о своих детях. Умерла в 1954 году, а первое письмо от ее сына Ивана мы получили только в 1955 году. Уже ощущалась определенная политическая оттепель, поэтому родители решили сделать попытку посетить мамину и папину родню. Первое посещение мы осуществили в 1956 году, а второе — через год. Не позволили нам, однако, выехать вместе. Сначала пустили папу и меня, а в следующий раз — маму со мной. Очевидно, наши «органы» побоялись, что будем хотеть эмигрировать в «братский» Советский Союз.
— Отметила ли как-то Украина маму, человека, который чуть ли не отдал жизнь за ее независимость?
— Мама, по ее мнению, не сделала ничего такого, что было отмечать.
— Оставила ли мама какие-то воспоминания, заметки обо всем, что пришлось пережить?
— Никаких специальных воспоминаний мама не писала. Иногда, отвечая на письма, сначала писала «черновик», или делала себе примечания. Многие вещи комментировала, но не записывала. Была убеждена, что не сделала ничего важного, а писать должны те, кто решал судьбу страны и людей. Если бы навести порядок в домашнем архиве (у нас никогда не выбрасывали ни одной бумажки) и прочитать корреспонденцию, которую оставила, наверне. немало интересного можно было бы найти…
— Знаю, что последние два месяца были особенно тяжелыми. Чем жила Маргарета Бабота, что ее беспокоило?
— Очень болела тем, что происходит в Украине. Когда мне разрешили посетить ее в реанимации после операции, первое, что услышала от нее: «Уже пустили газ Украине?» (В то время как раз был конфликт по этому поводу с Россией — авт.) А еще все время мне твердила, что должна уехать домой , потому что будет 70-летие Карпатской Украины. К сожалению, это ее желание так и не осуществилось…
Залишити відгук
Для отправки комментария вам необходимо авторизоваться.