Убьём «Москву», поразим город в самое сердце

У меня такое чувство, как будто рядом, буквально напротив, вкусно едят живописного омара на огромном блюде. Я довольствуюсь жареной картошкой или стаканом минеральной воды. И этот, жующий заморского экзота, седовласый знакомый незнакомец Kurucz Bandi, потому что Ужгород это такой удивительный город, где все друг друга знают, а если не знают, то обязательно пересекались, когда-то. Во времени и пространстве, в ассоциациях либо наяву. Почему? Да потому что бабушка или мама, или брат, знал Бежику ныни, а Бежика жила во дворах за Первой школой, говорила только по-венгерски, выпускала пастись кур среди дикой ромашки и грелась на солнышке возле дома, увитого пахнущим сентябрьским солнцем виноградом. Как сладко пахнет город в сентябре! Или просто мы зависали когда-то в «Ключике», мимо которого нельзя было пройти, чтобы не выстоять огромную очередь за кофе по 9 копеек, не приобщиться к разговорам, проводить глазами прохожих, которые плыли вдоль огромной витрины, как в аквариуме. Непонятно кто находился внутри стеклянной посудины: мы или они, плавно скользящие мимо?             Возможно, мы с Kurucz Bandi, стояли за столиками рядом, знакомые незнакомцы. У нашего города было сердце – кинотеатр «Москва», у нашего города были артерии – «Ключик», убиённая и почившая в бозе аптека, два западных ресторанчика с атриумами. Под кронами огромных деревьев сидели за столиками горожане. Ели «купаты», «лоци», запивали вином, пивом, горькой. Атриумы надёжно защищали жующих от городской улицы. Ты был в квадрате неба, под каштаном, ты был в материнском чреве, счастливый одномоментной радостью созерцания и бытия. Когда и кто в городе, с густой, медленно текущей по венам кровью, работал – непонятно. Крепили этот живой организм сакральные точки – храмы, возвышавшиеся над улицами. Слава тебе, всевышний, они недосягаемы. Моя бабушка, признаюсь, как на исповеди (омары Kurucz Bandi допекли) работала долгие годы в кинотеатре «Москва». Кто не знал тётю Катю, прямую, высокую, строгую женщину с гладко зачёсанными и собранными «в контю» на затылке волосами. Она сидела в кассе, похожей на ласточкино гнездо, перед ней был план, рядом лежали пачки билетов разных ценовых категорий. В окошечке появлялось лицо, шёл короткий диалог. Бабушка вычёркивала из плана квадратики, потом ловко пристраивала линейку на серо-синюю пачку с билетами, отрывала их, вносила размашистым росчерком в графы (ряд, место) цифры, и вручала билеты зрителю. Самые заветные места – ложи партера, тоже ласточкины гнёзда. Они обычно доставались избранным. В ложи вели двери из фойе. Ты открывал их, нырял под плотные занавеси и оказывался в зале. Там стояли стулья в два ряда. Их было по две, если не ошибаюсь, с каждой стороны. Кинотеатр сотрясали аншлаги индийских фильмов, серии Анжелик, Фантомасов. Индия собирала ромов. Всех. Они шли табунами, с грудными детьми, стариками. Очереди выстраивались действительно змеино длинные. Но когда город решил обзавестись ещё одним кинотеатром, чтобы разгрузить «Москву», в «Комсомолец» народ не пошёл. Он был казённо-казарменный, неуютный, буфет нарочито нескромно пыжился, как безвкусная норковая шапка. И как только не старалась администрация завлечь зрителя в новый кинотеатр, ничего не выходило. Выручки он приносил минимум вдвое меньше.

В мастерской слева выписал огромные буквы афиш громкий, высокий художник Шалимов. Плакат с названием нового фильма увозили на раме велосипеда. К художнику Шалимову относились с уважением. Он, и киномеханик дядя Белла, были единственными мужчинами в коллективе. Туда, в царство кинобудки, где стояли аппараты и через окошко, словно рентген, посылались животворящие лучи в зал, забраться удавалось редко, но зато в просторную солнечную бухгалтерию, где под фикусами за столами собирались кассиры под предводительством статс дамы – главного бухгалтера, у меня был свободный вход. Но не бухгалтерия прельщала меня, а окна и лестница, ведущая в закулисную жизнь. Стильное благородство ступенек, поворот, вид пассажа из обрамления строгого окна, цветные и покрытые изумрудным мхом крыши.

До дяди Беллы кино крутила одинокая, иссохшая в щепку, суровая пожилая немка Катя. И то, что она немка – пятном ложилось на её репутацию. Как она попала в Закарпатье, я не знаю, где жила – тоже. Была в её сосредоточенности какая-то тайна и выпирающая наружу бездомность. Бабушка, жалеющая по жизни всех неприкаянных, часто приглашала её в дом.

К кино, наша бабушка Катя приобщилась поздно. Лет так к 50-ти она опомнилась, поняла, что пенсии не будет, и устроилась на работу. Сначала к «сердцу» её не допустили. Она ходила на Радванку в кинотеатр камнедробильного завода. Работал он по определённым дням. Шли мы по Октябрьской, сначала поднимались, потом около математического факультета спускались вниз, к ботаническому саду. Там слева в скале ещё мерцали тусклые огни винных подвалов, пахло дымом и опилками, глухо гудели людские голоса. Потом мы шли по деревянным кладкам первого моста (теперь транспортный) ныряли под второй, попадали на пыльную Украинскую, дальше – к карьеру, через длинную тополиную аллею. Кинотеатр был неухоженный, полы пахли немытостью, ходили сюда в основном ромы, но друзей здесь у меня было много. С ними мы почему-то без конца висели на заборах. Возвращались поздним вечером. Бабушка несла коричневый небольшой баульчик, он и сейчас у меня, в нём хранятся её китайские нитки для вышивания гладью. Баульчик считался нашей главной ценностью, не жизнь пожилой женщины и ребёнка, а именно баульчик с пачками билетов и выручкой, который надо хранить как зеницу ока и ни за что не отдать грабителю. В день мы пешком преодолевали километров 6, зимой и летом. Я была сопровождающий, её охрана. Потом бабушку перевели в Летний кинотеатр – бесконечный рай в конце улицы Лучкая.

В кассах «Москвы» наша бабушка Катя проработала недолго. Из-за катастрофически угасающего зрения, её поставили на контроль, дугу-загородку у входа в фойе.

У неё были свои фавориты, которых она пускала, минуя всевидящее око администратора, (пани Катарскую в буклях) совершенно бесплатно. Эти фавориты наглели, обедали у нас в доме, приживались навечно. Она разгоняла буйствующих, выводила из зала нагло грызущих семечки, преграждала путь сильно выпившим, раздавала подзатыльники, намерившимся проскользнуть в зал за чьей-то спиной, выпускала людей через боковые двери, проветривала зал между сеансами. А когда я, беременная первенцем, в раздумьях стояла рядом, она, увидев красивого молодого рома, весело закричала: «Смотри на него, смотри, ребёнок родится красивым». Вот она, наша Катя, с первым правнуком на руках. Дождётся и праправнука. Она такая. Деда похоронят на элитной Кальварии сверху безродной киномеханички. через 20 лет к ним присоединится и наша бабушка Катя.

P.S. Я пишу это для ужгородцев. Пишу через призму своей семьи. Казалось бы, глупая ностальгия. За столом я и Kurucz Bandi, который плоть от плоти этой земли. Он скажет намного больше, потому что мы пришлые, заброшенные советской властью в эти края из Луганска. Мы тоже были здесь неприкаянными и чужими.Ему и омары есть.

В принципе ничего больше объяснять не надо, всё сказано, но ещё раз повторю лишнее. У нас отняли последний оплот. У нас отняли нас. Город жил, насыщал памятью. Если вы думаете, что сотканы из настоящего, глубоко ошибаетесь. Вы сотканы из прошлого, ушедших поколений, запахов, звуков, перспектив улиц, их изгибов и сами об этом не подозреваете. На месте «Ключика» теперь тряпки в витрине, ни души и забвение. Бизнесменам недосягаем главный принцип: материальное произрастает из сокровенно невидимого. Превратить город с супермаркетовский стандарт – величайшее преступление и никакие «Слава Украине» не помогут.