Сон Ужгорода порождает чудовищ

И снится мне сон: дивный, странный и длинный, как трёхчасовая фантастическая кинолента, где давнее, прошедшее, настоящее и моё, переплетены, связаны в узлы, как корни лужанских старых буков, что в лесу над нами.

Будто бы иду по родному городу. Как туда попала не пойму, не планировала, не стремилась, не тряслась 5 часов в автобусе, просто перенеслась. И где же я брожу? Естественно выхожу «на крест», ту нашу развилку, метко названную горожанами, место пересечения плавных городских перспектив-линий. Оттуда прямо пойдёшь, набережную увидишь, вниз –  на книжный «Кобзарь» выйдешь, просто зацепишься – знакомых, друзей повстречаешь. Иду вверх, минуя благополучие католического храма, музыкального училища и тут вижу на месте нашего несчастного, всеми забытого, отданного на растерзание кинотеатра со скромным названием «Ужгород» возвышается Колизей. Да, да, именно он: высокий полукруг, пустые глазницы проёмов… И светится весь изнутри, хотя на улице белый день. Улица пуста. Ни души. Безлюдье. (Как ругали меня в эту зиму за односложность предложений. Увы, мало). Перед монолитным историческим сооружением стоит одна говорливая Женя, которую мы называем почему-то тётей Женей. Она поворачивает ко мне своё улыбчивое лицо и спрашивает: «Вот думаю, когда строить начнут, провалимся совсем или нет?» Я посвящена в её беду и энергично заверяю: «Нет. Никто Колизей трогать не будет. Ведь это же Рим, точная копия. Вот молодцы, до нас дошли и в знак величия своей цивилизации воздвигли. Какой а? Красавец. Турист восхитится, потянется толпами. Впереди любознательные китайцы с дулами оптик, сзади завистливые россияне. У них что? Москва белокаменная. А у нас. Колизей, форум, где граждане собираются, 12 таблиц, закон на скрижалях». Тётя Женя, которая моложе меня лет на 10 минимум, смотрит с неодобрением. Она сомневается, говорит, что сметут и торговый центр построят, потом по клочкам в аренду сдадут, предприниматели повесят на входе разноцветные воздушные шары, поставят зазывал и горожане устремятся внутрь за поношенной одеждой. Хлеба без зрелищ! И ни одного китайца, даже плохонького. Словаки дальше рынка Краснодонцев ни шагу. Я возражаю, ссылаясь на факты: «Да они хотели в средние века отстроить заново, сам Рафаэль в комиссии был и одобрил, потом кто-то напомнил, что дважды был в эпицентре землетрясения. Вероятно, кара небесная за преследования христиан на арене славного строения. Разве что под ним дворец Нерона. Золотой. Нет, он тиран и изверг, у нас народ революцией окрылённый, не нужно ему золото Нерона.

Тётя Женя смотрит на меня грустно-грустно, даже совсем печально. Я знаю, что у неё квартира над котлованом реставрируемо уничтоженной «Короны» повисла, по швам трещит, того и гляди в пропасть ссунется. И будет она вместе с мужем погребена под обломками. Аида. Но там красиво замуровали, а тут… Нет, всё у неё будет хорошо, но когда? Дом ночами стонет, ходуном ходит. Страшно ей, а деться некуда. Скрижали говорят, что всё по закону, утверждено и семью печатями скреплено. Живи, Женя, улыбайся. Она и улыбается. Теперь вот в двух шагах, с другой стороны грузовики, бетон, пыль, кирпичи. Точно рассыплется.

Дальше мой сон круто меняет сценарий, наверное, на другой бок перевернулась. Я на третьем этаже кинотеатра, свесилась из дольки открытого окна, смотрю на влажные, покрытые плотным изумрудом мха плоские крыши пассажа. Тяжёлые, высокие боковые двери распахиваются настежь, из них многоголовой змеёй ползёт, растекается, громкая толпа зрителей. Змея дробится на части: одна спешит под сень платанов на Волошина, другая – вытекает на Театральную площадь, сливается с нарядной толпой, теперь уже не поймёшь, может, через пешеходный мост поползла, может, на набережную под липы, либо на Корзо (главную нашу улицу). Там ещё раз встретится, захлебнется единым вдохновением от увиденного и пережитого под одной крышей, перед светящимся экраном и распадётся, навсегда уйдёт, исчезнет. Вдруг лечу, лечу над пассажем, как бы взмыть над крышами, не запутаться в электрических проводах. Сколько же мне лет? Боязнь детства. Помню этот сладкий щемящий испуг полёта. Нет, ещё там, внутри. Держусь за медно изогнутую ручку балконной двери, усаживаюсь в ложу, как в гнездо ласточки. Подо мной партер, в руке – гладкие, блестящие, плавно изогнутые перила, повторяющие линии ручки-великана. Нет, лучше пересяду, там два места совсем отдельно выступают. Шестой ряд 9-10 места. Тут удобней, никому не мешаешь.

Знаю тяжесть плотной тёмной занавеси перед дверью в тёмный уже зал, помню запах, густой, старый, въевшийся в стены. Он не тяжелый, просто кинотеатрный. Острый, глухой хлопок откинутого сидения кресла. Если лететь вдоль пассажа, повернуть налево, там, там жили они, семья Погореловых. Красивый, длинный неухоженный паркет в общем коридоре, двор, похожий на римский атриум. Куда выходили их окна? Может, на пешоходный мост? Не знаю. За одной из дверей жил обыкновенный мальчик Витя, никто тогда не знал, что он будет отцом города. Ходил в кинотеатр, конечно. Не летал, зачем? Теперь его красивый, ухоженный сын снискает славу Нерона. Говорят, он Рим поджог. Наши, нет. Наши уничтожат цивилизованно. Скрижалями скрепят.

Недавно у меня одна журналистка упорно спрашивала, мол, я тоскую по городу прошлого из-за старости? Типа: «Всё тогда казалось дивным ровно 300 лет назад».

И молчание. Скорбное всеобщее бесчувствие. Местные интеллектуалы открывают зубастые рты, только когда темы приносят бонусы в раскрутку собственного имиджа. Бизнесмены шелестят купюрами, какие сантименты. Кто-то летал, кому-то блеск ручек в памяти. В чём жить-то будем? Что показывать собираемся? Возможна ли такая ситуация в Мукачево?

Римляне оставили человечеству много неразгаданных тайн. К примеру, как драпировали одежды и локоны крутили. Неизвестно. Мы тоже оставим. Потомки будут ломать голову в поиске причин того, как заполучив в наследство готовый город жители уничтожили его собственными руками.