Таинственное племя. О художниках

Писать собрался не, упаси Бог, научный или искусствоведческий трактат: для такого — ни желания, ни тем более, образования и эрудиции. Просто хочется вспомнить свои — детские, отчасти — юношеские впечатления от встреч (опять- таки — не личных), а в буквальном смысле, встреч на улице или в других каких-либо местах. Я с особым пиететом, вперемежку с любопытством обывателя, наблюдал за художниками, за чисто внешними проявлениями поведения, особенностями внешности в гораздо большей степени, чем за профессиональными, творческими. Хотя видел уже и знал некоторые их работы, даже стал отличать одних от других. Правда, было их, художников, не так -то много.(Не то, что сегодня!). Кроме того, родители тоже с особым почтением к ним относились, по-своему следили за их деятельностью, не скажу — всегда с одобрением, особо, когда многие из них старались угодить новой власти.

Дома у нас был и Эрдели, и Бокшай —  в смысле картины — да ещё Муссон, художник французского происхождения из Словакии, с сыном которого мой отец ходил в школу, и как вспоминал, тоже неплохо рисовавший. Были, кроме того, картины художника-любителя Ожвата. И у отца, и у мамы преподавателем рисунка в школе был Эрдели. А ещё мы с мамой несколько раз были у него дома. Как-то, помнится, Могда-нени (модель, позже жена художника) пригласила нас с мамой отведать и набрать слив. Когда мы пришли, нас уже ждала большая корзина крупных, сладких плодов, о которых многие годы спустя всё вспоминала мама:"Таких я больше не встречала!"

Художника не помню, а вот злобного, отчаянно лающего пёсика — да! Помню, сидели мы в саду за круглым плетённым столом на таких же плетённых креслах. И я старался задирать ноги повыше (хотя до земли они ещё и не доставали), шарахаясь, стараясь увернуться от злобствующего под столом пуделька.

Когда жили на Дайбосской, художника Коцку видел почти каждый день. Дом его был на соседней, Винничной улице, где у меня были друзья. Запомнил спускающегося большими шагами от себя, из конца улицы в сторону города. Стремительная походка его напоминала мне почему-то шагающую цаплю. Высокий, тогда худощавый. всегда элегантный блондин. Иногда, мимоходом погладив кого-то из нас по голове, шёл дальше по своим делам.

Бывало, желая побыть наедине, я поднимался в конец улицы в "Дубраву", или на кладбищё к большой усыпальнице, под таинственно шумящие сосны."Дубравой" мы называли большой заброшенный участок на Кальварии, к которому тупиком примыкала ул. Винничная. Тогда ещё здесь действительно росли огромные, не обхватить, дубы. Теперь остался один. Проходя каждый раз мимо дома Коцки, видел в окне мольберты с полотнами, рядом — манекены в гуцульских нарядах. В саду у роз обычно копошились две женщины в тёмных платьях, в каких тогда ходили селянки.

И ещё, помню, регулярно приходила мощная матрона с небольшим четырёхколёсным возком: наверх везла подрамники от Коцки — готовую продукцию: холсты, часто с портретами вождей (особенно перед сов. праздниками), с жанровыми сценками, женскими портретами. Позже, когда жили уже на Первомайской, видел Коцку, гуляющего по набережной с импозантной дамой, а за ними, на определённом расстоянии, шагал муж.

Любимым художником родителей моих был И.Бокшай. В детстве и я очень любил его пейзажи, узнавал их сразу по особому, только ему присущему цвету неба, облаков, осенней гамме жёлтых и сиреневых. Его я знал в лицо, видел часто с мольбертом, холстами, картоном, позже, в конце 50-х, начале 60-х, на горбатом "Запорожце", заднее сидение которого обычно было завалено холстами. Позже на этой машине ездил, тоже с холстами, сын художника, тоже живописец. Работы последнего выставлялись в салоне "Умелец", и я не сразу мог отличить работы отца от работ сына. Позже мне мл.Бокшай казался эхом Бокшая старшего.

На таком же " горбатом" ездил ещё один ужгородский художник — А.Мартон. В городе видел его в небольшой шляпе, чаще берете, в просторном светлом плаще, весело беседующего в компании на Корзо. В основном запомнились его экспрессивные пастэльные пейзажи.

В таком же широком, как бы не по росту, плаще встречался в городе куда-то спешащий, а то и просто гуляющий по набережной невысокого роста художник Г.Глюк. Тогдашняя околохудожественная пропаганда лепила из него художника одной картины — огромного полотна "Лесорубы", попахивавшего неким заказным соцреализмом. Лишь гораздо позже я увидел другие его работы: оказался отличным художником.

Тоже "механизированный" — ездил на "Москвиче", очевидно, экспортного исполнения, с четырьмя фарами.
Когда мы жили на Первомайской, почти каждый день видел художника А.Борецкого, жившего в доме над "Пингвином"(тогда просто"Буфетом") Картин его не видел, зато чётко запомнилась внешность: невысокий, сбитый, всегда элегантный. Но больше всего — формой ушей, с оттопыренными мочками — фирменная фишка его внешности. А ещё запомнилась молодая, выше его ростом красавица-жена. Тоже исключительно элегантная венгерка. Почему-то симпатизировала нашей пацанской троице: обычно мы сидели на заборе Йошкиного дома, и, проходя мимо, она, как правило, угощала нас "штолверком", венгерскими ирисками. Если не имела при себе, просила подойти под окна их квартиры, и кидала нам со второго этажа.

Художники мне казались неким особым. таинственным племенем, обитателями пока нам неведомого красочного мира. Ещё одной фигурой тусовок вдоль по набережной был художник П.Балла — высокий, с гордо поднятой головой и длинными, волнистыми волосами, отчего казался слегка заносчивым. Тоже всегда элегантный, с оттенком богемности, обычно в обществе брата-писателя, всегда при костюме с бабочкой. Из работ тогда знал единственную, с политическим подтекстом — довольно схематичный портрет революционера-ополченца 19-го года. И это надолго определило моё к нему отношение.

Раз речь зашла о променаде вдоль по набережной, как тут не упомянуть одну, как по тем временам, экстравагантную пару — художников Павла Бедзира и Лизу Кремницкую. Бедзира уж точно ни с кем не перепутать — выделялся своей мощной лысой головой, порывистой. ритмичной походкой. Руки обычно держал за спиной. Одет, в отличии от выше перечисленных коллег, с артистичной неряшливостью, часто в сандалиях на босу ногу, что тогда в обывательских кругах считалось моветоном. Под стать и супруга, с особой манерой одеваться, без оглядки на актуальную "моду". Ходила, слегка выдвинув одно плечо вперёд. Работы обоих мне очень нравились, правда, видел их уже гораздо позже, в юности. Конечно же — серия монотипий "ЖИЗНЬ ДЕРЕВЬЕВ" Бедзира и мощные, робустусные композиции Кремницкой. Мама моя говорила — Кремницкая некогда дружила с её сестрой, моей тётей Этеллой, выехавшей в 45-м в Австрию, а оттуда в 56-м — в Штаты.

Ещё одним чудаком-художником(так мы с друзьями считали),был ныне почти забытый пейзажист Хохлов. Правда, был он не закарпатцем. Часто писал этюды где-нибудь на улице, на набережной, иногда спускался к реке. Однажды мы с пацанами обсели его, когда работал у реки, за транспортным мостом и ржали над его манерой щуриться, карандашом или кистью замерять размеры и контуры предметов, за что надавал нам по кумполу кисточкой. И это естественно, вызвало очередную волну смеха. после чего и вовсе прогнал. Часто видел его в аптеке№1, где работала его жена.

Вот кого вообще редко видел в городе, так это Манайло, З.Шолтеса и Кашшая. Единственное, что помню о последнем — большие пейзажи в фойе автовокзала.

Из более молодого поколения запомнился Семан (Öcsi),его я знал лично, с детства отцы наши были дружны, оба работали в торговле. В начале 50-х каждое утро приходил к ним домой за молоком — была у нас общая молочница, заносившая молоко к ним, поскольку жили они возле базара. Как раз в это время Семан учился в художке и я мог видеть его работы, уже тогда казавшиеся "модерными".

И ещё запомнилась такая картинка: шла мне навстречу по одной из тихих зелёных улочек за Народной Радой тогда неразлучная троица :Б Рыжов, Семан и Фединец (фруци).Самым экстравагантным был идущий по середине Семан — в чёрном костюме, с чёрной бабочкой, в чёрной шляпе-цилиндре и аккуратно сложенным чёрным зонтом-тростью. Зрелище незабываемое!.

P.S. Небольшой дополнительный штрих к последней картинке(для тех, кто тогда не жил).Шли мне навстречу не просто трое молодых людей, а три бородатых неформала, что (борода) по тем временам сама по себе была вызовом. Справа — Рыжов с раскидистой рыжей бородой, посередине — Семан с аккуратной, чёрной, как смоль,(было в нём нечто Мефистофелевское),слева — Фединец, на небольшой голове его кудлатая, чуть ли не от глаз произрастающая, чёрная борода смотрелась особенно живописно…