Из серии » До нашей эры»

Из рассказов отца. Рассказывал он много, особенно мне. Вообще-то наша с ним жизнь поделена на три эпохи: от моего рождения до 3-4 летнего возраста, кончившаяся его первым арестом. Из этой поры помню немного — какие-то яркие, веселые и светлые картинки (наглядное пособие, бодрящее память о той поре детства — фотографии).

Потом — самая главная часть нашего совместного житья-бытья — с 1953 по 1962 , с возращением из ГУЛАГа до повторного ареста. Уж так сложилась судьба.

И третье : с 1972 вплоть до его кончины в 1987. Этот отрезок уже прожили врозь, в том смысле, что я женился и покинул "отчий дом", уж какой был — с нелегким бытом, и не очень-то обеспеченной старостью родителей. И это при том, что отец всю жизнь не покладая рук трудился. Но и в этот период я почти каждый день бывал дома. О многом говорили с мамой и отцом, делились, например, "достижениями" в живописи — отец мой тоже с удовольствием, или так — в свое удовольствие — занимался живописью.

Прошлый раз рассказал о случае в Бобовище довольно драматичную историю, правда, с happy end-ом. О той военной и повоенной поре я слышал не одну. Причем — в изложении отца, несмотря на драматичность, чаще всего юморные, иногда ироничные, своего рода притчи. Как , например, история с гастролями труппы одного из московских театров. Отец тогда возглавлял гастроном или универмаг, а может и то и другое, в общем — в торговле. Чтобы не быть голословным, опубликую как-то приказы о назначении на должности: бумаги интересные не без диковинок. Словом, отцу следовало встретить на вокзале труппу торжественно "хлебом-солью", потом расселить в гостиницах ( было их две "Верховина"- "Коруна", и "Киев"- "Берчени"). По протоколу отцу надлежало быть с супругой, хоть мама моя страшно не любила публичные мероприятия ( я в неё), но тут этого требовал, так сказать, "этикет". Кстати, в её рассказах по этому поводу, в отличии от отцовой версии, акценты ставились на этическую, человеческую сторону дела. Мне всего лишь надо было для полноты картинки совместить их интерпретации. 

Мама была потрясена ещё на вокзале сразу по прибытии поезда. Рассчитывала, вероятно, встретить если не голливудскую, то хотя бы нарядную, может и не без экстравагантности публику.

Из вагонов, однако, "выгружались" плохо одетые, худые, безрадостные мужчины и женщины, некоторые (или даже большинство) в кирзаках и фуфайках. Мама любила театр и кино, следила за их жизнью, уж насколько в Ужгороде это было возможно. В этой истории больше всего её поразили женщины. Неужели в самом деле это те самые "русские артистки", игрой которых, опять таки, насколько это было доступно, она так восхищалась? Мама не могла сдержать слез, по-настоящему плакала.

Плакала — рассказывала — и на второй день. На сей раз потрясенная невероятно вдохновенной игрой на сцене (с голодухи по культурной жизни).
Часто потом вспоминала — не могла поверить, что это те же люди, которых они встречали на вокзале! 

Сколько театр пробыл в городе — не знаю. Завершение гастролей было отмечено большим банкетом, кажется, в "Верховине".

Тут моих родителей ожидал не менее драматичный сюрприз. Надо сказать, местный "бомонд", уж насколько послевоенные условия и вкус позволяли, были подобающе моменту разодеты — в вечерние туалеты, в общем, кто как мог "шиковали" . На этот раз и артисты не ударили лицом в грязь — одеты были по-своему элегантно, в основном в реквизитные костюмы. Их опять было не узнать в этой новой ипостаси. Но под воздействием блюд ( а отец как устроитель постарался), но в основном все же — выпитого, гости расслабились, в поведении их появились, западному человеку непонятные, развязность, а то и хамовитость. Довершением чему стало обыкновенное "воровство", с ужасом отмеченное официантами: "Господин директор! (igozgató úr)! Эти люди пакуют всё в сумки — причем не только еду, но и приборы: ножи, вилки, фужеры, даже тарелки!" 

"Не обращайте внимания! Замените приборы на новые!"

"Но ведь и эти скомуниздят!"

"Ничего, все спишем, только не подавайте виду!"

Мама — да и отец тоже- не осуждали их, а искренне жалели : szerencsétlenek (несчастные).

И опять таки — отца это веселило, (позже всегда с улыбкой это вспоминал), даже готов был подыграть, маму же это ввергало в ужас и отчаяние, вызывало жгучее чувство стыда вместо них. Разделить актера и слабого человека ей не удавалось. Диссонанс этот ей переварить было гораздо труднее практичного, воспринимавшего все с юмором, супруга.