A KISŰZLET или «МАЛЕНЬКИЙ МАГАЗИН»

Решил извлечь из пассива памяти папку "Kisüzlet", коль уж подсказала тему фотография и комментарии к ней. Магазинчик этот (в правом углу виден вход) тесно связан с жизнью не только нашей семьи, но и всего нашего (и не только) дома. Жили мы на тогдашней ПЕРВОМАЙСКОЙ, довольно долго, дольше, чем того хотелось и предполагалось, и бывали мы в магазинчике ежедневно, часто по нескольку раз. "Сбегай в магазинчик!" — и я, зажав в ладони гроши, бежал через дорогу: то за спичками, то за хлебом, хозяйственным мылом, бутылкой подсолнечного масла. Если конечно, то, за чем был откомандирован, имелось в наличии. Бежал без оглядки: машин почти не было.
А, бывало, магазин этот становился ареной битв: яростных и до победного, с петляющей длинной змейкой по тротуару очередью — в одну или другую сторону от входа, с шумными проклятьями, с криками: "Вы тут не стояли!", "Не пускайте эту (в лучшем случае) нахалку, (бывало) хвашистку или мадьярку, она уже по второму разу!», "Глянь, детей поприводила, шоб нахапать побольше. Да ещё, может, и не своих!" Или:"Нарожают, понимаш, абы прикрываться ими да шоб трудящимся не досталось!" Иногда приходилось в споры вмешиваться даже милиции.

Стояли и мы с мамой и бабушкой, иногда по нескольку часов, помнится, чаще за сахаром или мукой. Тоже вызывая недовольство и нелестные реплики озлоблённых товарищей нехилой численностью: мама, бабушка (в экстренных случаях), да нас, детей, четверо! Было и так: "Пани Куруц, одолжите кого-то из ваших деток!" Не помню, чтобы мама соглашалась…
Люди занимали очередь и бежали по делам, или чтобы успеть в другую очередь. Интеллигентная бабушка-венгерка, отойдя ненадолго, возвратившись, подобострастно спрашивала злобствующих товарищей по социалистическому несчастью (или счастью?):"Ту е моя очерЕдка?"
Соседи сообщали друг другу:"Valamit osztanak a kisüzletben!" "Что-то дают (иногда: выкинули) в малом магазине!" Звучало это странно, как на венгерском, так и по-русски. По-венгерски, как: что-то делят, раздают(типа, за так). Да и по-русски в том же духе…
В подвальной, для консьержки, квартире нашего дома жила с мужем мощная матрона тётя Маргита. Так она первая узнавала и сообщала тут же всем жильцам "благую весть" о поступившем дефиците, коим могли быть, как уже писал, всё, что угодно: масло, мыло, мука, вермишель (или, как говорила одна старушка-венгерка — шермивель) и т.д.
По этому поводу вспоминается курьёзный случай (я о нём уже писал как-то)… Стояла тётя Маргита, как обычно, у входа в подъезд и каждому выходящему из дома или прибывшему сообщала: "В маленьком магазине дают муку!" Тут к подъезду, заехав на тротуар, подкатывает "бобик" и из распахнутой дверки чуть ли не вываливается сосед с первого этажа — инженер Михаель, седеющий, кучерявый толстяк, и быстрым, неверным шагом пробует попасть в подъздную дверь. А тут Моргит-нени торжественно сообщает ему о поступившей в магазин муке, на что Морицко-бачи отвечает, как может и, как Моргит-нени потом посчитала, несоответственно торжественному моменту: «Сейчас приду!», — говорит инженер и звонит в дверь своей квартиры, и когда жена открывает, сходу плюхается на пол коридора, задев по ходу стоявший здесь велосипед, жалобно позвонивший, прежде чем упасть на хозяина.
Абсурдность сценки — в том, что инженер был непьющим, скорее всего, случилось это с ним в первый, и вероятно, последний раз в жизни. "Что это с ним?" — спросила у нас с сестрой недоумевающая Моргит-нени.
"Не видите — пьян!", — радостно, но и не без удивления сообщили мы с сестрой.

Надо вспомнить и продавщицу, кажется, звали Клавой: невысокая, со строгим видом тюремной надзирательницы и царицы одновременно, она здесь, за прилавком, казалась вершительницей судеб, могла наказать и миловать, по своему усмотрению. С ней заискивали офицеры штаба и милиции, даже расположенного через дорогу КГБ. Поэтому, встретив как-то в городе в "цивильном", как простого прохожего, я был поражён: неужели и она может затеряться в толпе, как простая смертная? Так я юнцом, удивился, увидев городского трубочиста в церкви при костюме да с галстуком!
А наша Клава стояла за прилавком с приоткрытым ящиком с деньгами, с тарелкой на прилавке для сдачи, рядом — огромный нож, которым отрезала куски из груды серого, на промасленной серой же обёрточной бумаге, комбинжира, реже — от куба сливочного масла, ещё реже — такого же куба шоколадного и кидала на весы в непомерно большой, толстенной бумажной "таре", оторванной от большого рулона, стоявшего на земле поблизости. Или разливала из бидона тёмное подсолнечное масло, пахнущее олифой или поджаренными семечками. Или из такого же бидона — молоко, а из бидончика чуть поменьше — сметану.
И ещё вспомнил такое: когда моему отцу пришлось работать маляром в Смешторге, среди прочих объектов его бригада занималась побелкой и этого магазина. Зашла как-то одна женщина, о которой мы с сёстрами знали, что у неё «не все дома», и обратилась к отцу, посчитав его главным, видать, потому, что он стоял на высокой лестнице:"Дядь, я хоцела бы здесь рабатАть!" И отец на полном серьёзе провёл с ней собеседование, узнал данные и направил в контору к кадровику. Приняли ли её, не знаю, но после этого она для нас стала "хацела бы здесь рабатАть".