Ужгород мне не снится

Ужгород мне не снится, как отрезало. Мне вообще давно перестали сниться сны. Вернее, что-то вижу, но вот как ни стараюсь припомнить, ничего не получается. Как будто в голове гонит ветер обрывки скомканных газет и летят они неведомо куда, поймать хоть клочок невозможно. Нет, я люблю свой родной город. А как иначе, ведь прожила внутри него свои пятьдесят с хвостиком сознательных и не совсем лет. Он просто живёт, неосязаемо, как здоровое сердце, печень, лёгкие у обычного человека. Всё в тебе в порядке, ты наполнен всякой требухой, которая булькает, стучит, неслышно, как часики, работает, а когда заболит, ты сразу вспоминаешь, что у тебя есть сердце и даже пресловутые гланды и аппендицит. Не будем о медицине, речь совсем о другом. 

Я встаю рано, обхожу своих милых животных, кстати, Мила, наша любимая коза с глазами-тире, которую Мидянка иногда разгневавшись, называет «діявольским створінням», до сих пор не разродилась, путает нам все весенние планы. Ну вот, опять отвлеклась. Моя подруга, тоже Людмила, всегда пугается, когда я, вдохновясь словом, перескакиваю с темы на тему, а так как это происходит практически всегда, то уследить за ходом моей мысли довольно сложно. Она, человек степенный и логичный, пытается вернуть меня к истокам. Поначалу дисциплинированно слушаюсь, но увлёкшись, снова улетаю неизвестно куда. Вроде говорила об одном, а тут сразу — совершенно другое. Подруга терпеливо просит далеко не улетать, вернуться, потому что непонятно вообще о чём идёт речь. Дальше смиряется, просто слушает, наверное, бесполезно напоминать, а может, из обрывков историй, впечатлений, кроится пёстрое одеяло моих рассказов ни о чём и обо всём. 
Значит, встаю я рано, снег ещё не сошёл и утром лёгкий морозец. Позади меня долгая изнурительная зима с сугробами по пояс, впереди — радость весеннего утра, а внутри… Он. 

О нём я не думаю (зачем?) просто знаю, что давно дурманят запахом в палисадниках на Берчени гиацинты. Вот-вот расцветут сакуры, невидимый блендер (инструмент в руках природы искусницы) потрудится, вспенит, взболтает, аккуратно покроет розовым кремом деревья, они умилят благодарный человеческий глаз нежной роскошью цвета. Спасибо тебе, Господи, за то, что ты даришь мне эти вёсны, а может, милостью твоем, я всё это великолепие увижу ещё и ещё. Потом, когда отцветёт, лепестки усыпят бледно-розовым снегом улицы, их подхватит лёгкая метель, выложит на асфальте узоры и змейки. В мае на набережной под липами, в свете уличных фонарей закружат, зажужжат тяжёлые майские жуки.

Нет, я не скучаю за стенами, в которых провела много счастливых и не очень дней, я скучаю за запахами, цветом, тенями и полутенями, звуками. В годы моего детства город был, как оркестр. По утрам по Корзо деловито проезжала усатая поливалка, шипела, разбрызгивая по сторонам струи воды, ходила молочница, толкала тележку, на которой плотно стоял алюминиевый бидон. На молочнице был белый фартук и белая косыночка на голове. Молоко набиралось длинным половником, который, как натренированный пловец, быстро нырял в пенистую маслянистую бездну. Женщина зазывала покупателей громко, протяжно. У входа в рынок стоял точильщик, нажимал на педаль, жужжал, искрил, работал. Время от времени появлялся лудильщик. Он ехал на повозке, предлагал на всё горло «гершки платать». Ему выносили починить кастрюли, сковородки, всякую кухонную мелочь.

Как-то я написала про наши сакуры, рассказ поместила в интернет. Сердитый критик прокомментировал: «Какие сакуры? Вы в Японии?» Ну, что тут скажешь, я ему отвечать не стала.

Потом зацветут липы, сладко запахнет, искристый тихий Уж разнесёт неповторимый парфум по улицам старого города…Хорошо летом посидеть под тенью лип, не спешить, остановиться, вдохнуть, а потом, подзаправившись соком дня, побежать по своим, казалось бы, очень важным делам. Неправда. Нет ничего важней томной плотности остановившегося воздуха, растворяющего пространства, необычайно дивного состояния, почти транса, в котором ты и город и эта набережная, и скамья.
У меня есть две одноклассницы, они же и сокурсницы Наташа и Света. Вместе мы проучились в школе десять лет, а потом пять в университете. Школа у нас была хорошая, так что студентками мы больше скучали. Девчонки каждую летнюю сессию проводили ночь перед экзаменом на набережной под липами. Ритуал. Они запасались учебниками, садились под фонарь и дозубривали то, что ещё не успели заглотнуть. Каждый раз к ним подходил наряд милиции, просил показать документы, подозревал. Девчонки объясняли ситуацию, показывали сумки с учебниками, термосом, бутербродами. Стражи порядка, естественно, ничего не понимали, удивлялись и уходили восвояси. Теперь мы все бабушки и прошлое вспоминается с улыбкой.

Ещё люблю утреннюю Киевскую набережную, когда облетают листья каштанов, ложатся на асфальт плотным карминно-охристым узором. Нет, набережные прекрасны в любую пору, даже если над голыми бедзеровскими деревьями плотно стоит осеннее-зимняя дымка непогоды. 
Ужгород – это художник Эчи Семан с его невероятной артистичностью, эпатажем, приподнятой шляпой при встрече, моя учительница Галина Александровна Габда, которую мы, подростки, за глаза называли Габдушка, красавица Надя Дегтярёва, мои дорогие друзья, маэстро живописи Игорь Панейко с кокетливо расстёгнутыми на груди пуговицами на летней рубашке…

Нет, Ужгород мне не снится, он живёт во мне, он – это я.

25.03.2012